Электрические киты [litres] - Александр Касаверде

– Эй, ты как?

Я вздрагиваю, протираю глаза. Понимаю, что еще ночь и только заря занимается. И голос из темноты спрашивает:

– Тебе нравятся «Звездные Войны»?

– Что?

– Лана сказала, что ты фанат «Звездных Войн» и «Битлз».

Только тут я увидел, что рядом со мной кто-то сидит. Вот рили, вначале мне показалось, что это гуманоид: большая голова, длинные руки и огромные светящиеся глаза.

– Рупа. Так меня называют друзья, – говорит он и протягивает руку, – мирское имя Раймунд…

– Леннон, – сказал я и добавил: – Мирское имя Леня Чижев.

Я развернулся и хотел разбудить Лану, но он сказал, что пусть спит, что это наше с ним дело.

– А-а-а сколько вообще времени?

– Уже четыре, и солнце почти взошло.

– Нужно куда-то вставать?

– Нет, я просто пришел познакомиться.

Он сказал что-то типа: «Понимаешь, я должен чувствовать каждого, кто едет с нами».

– И?

– И утром я всегда чувствую лучше.

– Понятно

– Я давно планировал эти гонки и хочу понять, сможешь ли ты написать нашу историю.

И затем он прикладывает руку к моему плечу. И закрывает глаза. И дышит. Так шумно вдыхает и выдыхает со звуком, что даже немного неловко стало.

– Я вижу, – говорит он. – Вижу утрату. И боль. Ты ищешь выход в своей мечте, – говорит он.

Глаза у него закрыты. Кожа белесая. Почти прозрачная. И глазницы такие широкие, что в темноте кажется, что он живой труп.

– Бойся своей мечты, – говорит он.

Я прям похолодел весь. И спрашиваю, что он – из «Битвы экстрасенсов», что ли? Но он мою остро́ту проигнорировал и на своей волне продолжает:

– Сегодня мы тебя проверим. Хочу понять, автор ты или нет. Или так, случайно залетел к нам.

И я думаю, что сочинение на свободную тему нужно будет написать или рассказать, как звали главного героя в «Убить пересмешника». Так я не помню и думаю, что не справлюсь. Он, видно, прочитал мои мысли и говорит:

– От тебя мало что будет зависеть. Проверять тебя будет учитель. Только от него будет зависеть, сможешь ли ты поехать с нами на остров.

Это все для тебя, только для тебя

Рупа ушел. Я долго ворочался, маялся и в конце концов задремал. Мне снилось, что учитель в белых одеждах прикладывает руку к моему лбу и говорит: «Ты право имеющий. Ты сможешь… написать историю». И потом я говорю «спасибо». И ухожу. И он смеется мне в спину. И я понимаю, что он меня обманул, что я не смогу. И от этого чувства подскакиваю в холодном поту. Проверяю телефон: уже десять утра.

Лана еще спала. Она даже не накинула футболку и так, полуголая, раскинувшаяся кошкой, лежала рядом; выглядывала грудь, и я смотрел без стеснения, будто совершая какое-то тайное преступление.

– Ты моя муза, – прошептал я, нежно гладя ее волосы. Лана потянулась и попросила дать ей часок и чтобы я принес воды снизу. А потом отвернулась и снова провалилась в сон.

И я отстраняюсь и просто смотрю на свою музу. И понимаю, что мне плевать, кто там что скажет. Могу я написать историю или нет. У меня уже есть история – и эта история Лана. Во мне рождаются мелодия и ритм. Ее нежная грудь. Алые губы. Ресницы. И я смотрю, как она тонет в белесых простынях и как ее касается солнце. И я чувствую, что самая романтичная песня в первом альбоме «Электрических китов» так и будет называться – «Лана». И я ее буду исполнять сольно. Только в акустике. Как у Курта Кобейна в «Unplaged in New York». У него там крутяцкая песня «About the girl». Вот у меня будет «О Лане». Или нет. Круче будет просто «О, Лана».

     О Лана!

Это все для тебя!

И цветы, и поля,

И шоссе в предрассветный час.

Ты говоришь, что

Все это только для нас

А я говорю, что ты…

Для меня и поля, и цветы,

И дороги шаги,

И минуты в тиши.

Мы с тобой

Течение одной реки,

В глубине тону

Твоих глаз.

Ты говоришь, что

Все это только для нас:

И поля,

И в дороге цветы.

Все, что я хочу, —

Только ты.

I love you,

Ю-ю-ю,

О Лана!

Только ты для меня, я для тебя,

Как я люблю!!!

Онли ю,

Ю-ю-ю-ю Ю-Ю-Ю ю-ю-ю,

Онли ю.

«Ты – моя муза, – написал я на клочке бумаги. – Я никогда не перестану писать о тебе, потому что ты самая главная песня в моем альбоме».

Ваджра

– Нашу жизнь можно воспринимать как свободное падение, – говорит Рупа. В руках у него пистолет. Мы стоим на заднем дворе, оборудованном в небольшой тир. – И мы все падаем из верхней точки в нижнюю. Прямо сейчас ты стоишь вот здесь. А на самом деле несешься к конечной точке своего приземления.

Рупа вынимает из пистолета пустую обойму и один за другим вставляет в нее патроны.

– Верхняя точка – это рождение, а нижняя – смерть, – говорит он. – И знаешь, что самое интересное?

Он толкает обойму вверх по рукоятке до характерного щелчка, указывающего на то, что магазин встал на место.

– Как ты воспринимаешь этот полет? Ты падаешь, несешься вниз и кричишь, что пришел конец. Суетишься, машешь руками, хватаешь окружающих и кричишь на них: «Как же вы, суки, не понимаете, мы все скоро разобьемся!» Или ты паришь, расправив крылья. И говоришь себе: «Вот сейчас я лечу. И это самое главное, что у меня есть. Этот полет».

Затем он опускает предохранитель и прицеливается.

– Просто не тяни до самого приземления, – говорит Рупа. – Постарайся проснуться немного пораньше.

И мягко нажимает на спусковой крючок.

Выстрел разрывает воздух.

Я вздрагиваю. И слышу, как разрывается бутылка.

– В какой момент ты воспринимаешь полет как падение? – говорит Рупа и смотрит на меня. – И кто его воспринимает, ты или голодный дух? Или ты и есть голодный дух, Леннон?

Сорян, что немного вперед забежал. Такая уж у меня память. Все хочется вначале самое эффектное рассказать, потому что эта история с